НЕОЧЕВИДНОСТЬ ОЧЕВИДНОСТИ

 

(От Галилея к Эйнштейну)

 

 

Следующие рассуждения возникли из одной беседы с Виктором Сокирко. Это было прошлой осенью, в Крыму. Мы разговаривали на прогулке, возвращались из похода в сторону Коктебеля. Садилось солнце. Красный шар быстро закатывался за темно-золотистую гору. Остро пахло мятой и полынью. Было какое-то ощущение космичности, располагающее к философским рассуждениям. Сокирко развивал идею, что неверно, что понятное и разумное отныне не годится для физики и для современного мировоззрения. Неверно, что современная теория должна обязательно быть «сумасшедшей» и непонятной. «Например, я не понимаю, как длина предмета или время может сокращаться, как это утверждается в специальной теории относительности, - говорил он. – И меня никто не смог убедить, что если две скорости складываются, то не получится арифметической суммы. Я следую Канту и считаю эти вещи априорными. Поэтому я не верю в теорию относительности».

Эта статья будет посвящена специальной теории относительности. Тому, во что не поверил Виктор Сокирко. И меня не оставляет ощущение, будто ему я рассказываю это сейчас. Я считаю эти рассуждения особенно актуальными в наше время, когда появляются многочисленные «знатоки», которые «опровергают» Эйнштейна.

 

1. Мир Колобка

 

Прежде всего, хотелось бы сказать несколько слов об очевидности и неочевидности. Конечно, трудно поверить, что в быстро пролетающем мимо, например, космическом корабле часы идут медленнее. Трудно поверить, что происходит сокращение расстояний. Это не очевидно. Но, тем не менее, не все, что с нами происходит, очевидно.

Прежде всего, очень очевидно, что каждое утро на востоке поднимается небольшого размера солнечный круглый шарик. Может быть, это и не шар, а какая-нибудь копейка, солнечный блин?

Мне в связи с этим приходит в голову интересная мысль. Есть такая русская народная сказка – «Колобок». Колобок  - это блин или шар. Колобок - символ Солнца, его хода по небу.

Сначала колобок, солнышко «возникает». Небо – это часовой циферблат. Солнышко должно проснуться, выглянуть. Для этого нужно по сусекам поскрести, замесить тесто. Белое тесто – это облака. Затем, наконец, солнышко, творение неких подземных бабки и деда, выкатывается.. Потом начинается встреча с зайцем – час зайца. Потом – встреча с волком. Пушкин говорит: «Пора меж волком и собаки»… Что это? Не указание ли на некие древние «часы», аналогичные восточным наименованиям часов дня? Пушкин не знает…

Дальше встреча с медведем.  Последняя встреча - с лисой – это уже последний час, время заката. Потом солнышко исчезает. Лиса – красные облака заката - его съедает.

Могли делать круглый хлеб на каждый день. И съедать в течение дня, отрезая ломти каждый час. На каждый день могли делать один каравай. Такой хлеб утром пекли и до вечера его весь съедали…

Во всяком случае, эта картина мира достаточно очевидна. На востоке поднимается некий шар, потом он проходит по небу, а потом исчезает, закатывается. Даже не очевидно, что на следующий день появится тот же шар. Может быть, шар изготавливают каждый раз заново? Потому что земля мыслится ПЛОСКОЙ и у нее два края – восток и запад. Если Солнце не исчезает на западе, то нужно объяснить, как оно появляется на востоке. Потому что если бы земля не была плоской, то люди падали бы с земли в преисподнюю, вниз.

«Верх-низ» четко заданы в такой картине мира.

В общем, ребенок придерживается неосознанно чего-то аналогичного. Солнце заходит. Зажигаются звездочки на небе, которое темнеет. Вот как-то так.

А между тем это совершенно не отвечает той реальной картине, реальным процессам, которые, как мы знаем, происходят. Это совершенно другое устройство мира, чем то, что предлагает наука, начиная с эпохи Возрождения. Тем не менее, такая маленькая бытовая вселенная все-таки существует в нашем мире. Это как бы мир индивидуальной сказки, мир очевидного. (Очевидное – не верно, но полезно и красиво).

Вообще, что понимать под образом мира в сознании? Под той фотографией, фотокарточкой, о которой говорится в «Материализме и эмпириокритицизме» Ленина (сознание «фотографирует» мир)?

Существует такая детская картина мира, где солнце крутится вокруг плоской земли. И дело даже не в том, что мы в зрелом возрасте сохраняем эту концепцию (что так и есть). Дело в том, что в жизни для нас, в наших конкретных расчетах дневных поездок или каких-то встреч, дел мы ориентируемся именно на эту концепцию. Потому что мы не совершаем в наш обычный день кругосветных поездок, и вся эта геометрия земного шара для нас абстрактна (за исключением тех случаев, когда мы переставляем часы, переезжая из одного часового пояса в другой). И поэтому эта, казалось бы, детская концепция здравого смысла остается с нами на всю жизнь. И мы пользуемся ею.

Другое дело, что иногда, когда мы наблюдаем закат солнца или звездное небо в течение нескольких часов, когда оно неслышно сдвигается над головой, то мы можем себе представить, что это не солнце садится и исчезает за горизонтом, а это огромный земной шар сдвигается, так что солнце оказывается за чертой видимого горизонта и исчезает из виду. Мы можем представить себя пылинкой на огромном глобусе, который сдвинулся. В общем, мы можем поместить себя каким-то образом в рамки «реальности» более близкой к научной концепции, которая, как утверждает наука, более истинна (эта модель была разработана в эпоху Возрождения).

 

2. Понятия «индивидуальные» и «инвариантные»

 

Но еще бы хотелось подумать и о том, что такое существование в реальности, что такое объективное существование. Являются ли наши ощущения тем, что объективно существует? Интуиционисты (Н.О.Лосский, например) говорят, что ощущение – это нечто объективно существующее. Но, однако, проблема-то состоит в том, что это утверждение не является чем-то содержательным. В этом смысле интуиционизм можно «взять в скобки» и ничего не изменится. Он ничего нового не говорит о реальности. Главное же, что происходит в познании – это вот что: мы видим (ощущаем) мир и каким-то образом корректируем наши ощущения посредством того, что мы знаем о мире.

Ощущение без мысли – это просто такая пестрая ткань («чувственная ткань» А.Н.Леонтьева). Ощущение всегда схвачено некими схемами. В мире («внутреннем») существуют не только ощущения, но и то, что их связывает. И то, что их связывает – гораздо важнее самих ощущений.

Когда Мах говорит о комплексах ощущений, он говорит всегда и о том, что связывает ощущения в стабильный комплекс. Именно из этого связывания возникает мышление, классификация комплексов ощущений – ведь то, что он описывает, это не что иное, как процессы отбора и сортировки.

И все это можно себе представить в виде такого разделения: вот есть ощущения, а вот - есть внутри маленький человечек, который не ощущает, а только мыслит. Эта такая схема, которая характерна для Маха. Этот человечек мыслит, он выдвигает гипотезы, он классифицирует, он экспериментирует. Этот интеллектуальный невидимый гномик, который и есть мышление. Без этого гномика не существует ничего у Маха.

И первые попытки классифицировать что-либо - всегда ошибочные. И в результате всегда происходит отказ от первоначальных схем, которые, в конце концов, оказываются ложными. И в этом процессе продвижения и состоит прогресс разума. Да он и сейчас устроен приблизительно так же, этот прогресс. И при этом строится все более точная модель объективного мира.

И здесь есть одна очень важная сторона этого процесса. Мир как бы объективируется. Концепция, которой я располагаю, - не моя личная, шизофреническая идея, а то, что я могу рассказать другому человеку, а он может понять.

Для этого эти связанные с субъектом аспекты выделяются все более явно. Ну, например, «левый-правый». Например, левое и правое окно Я могу войти в дом, и «левое-правое» поменяются местами.

Предположим, я стою лицом к Светлане и говорю: «Вот это – правая рука». Она от меня правая, но по отношению к Светлане она левая. А также моя правая рука для Светланы будет левой. Ну и также мой правый глаз с ее точки зрения левый, и ее левый глаз с моей точки зрения справа, он правый. Трудно разобраться, какой глаз левый, какой глаз правый. Правый и левый – понятие, имеющее неразрывную связь с тем субъектом, кто наблюдает. Например, если мы встретимся и будем говорить: «Этот глаз, какой? Правый?» Мы не придем к достаточно ясному результату. Потому что эти понятия составляют индивидуальный мир каждого из нас и не передаются речью. В сознании должен возникнуть механизм автоматической замены «я» на «ты». Более сознательным актом мышления мы заменяем «правое» на «левое».

Например, «мой-твой». Когда я говорю: «Мой» – это вещь, которая принадлежит мне, а когда Игорь говорит: «Мой» – это вещь, которая принадлежит ему. Таким образом, мы приходим в мир с целым рядом понятий, которые касаются отдельного человека.

У нас все понятия делятся на две группы. На относительные понятия и на абсолютные или инвариантные. К относительным принадлежат понятия «правого» и «левого», «я» и «ты». И есть ТЕНДЕНЦИЯ ПЕРЕВОДА понятий из группы инвариантных в группу относительных.

 

3. «Движение» и «покой» - не инвариантные понятия.

 

И после этого возникает вопрос: «Но такое понятие как «время», длительность времени, или такое понятие как размер предмета – являются ли они эти вещи характеристиками объективными, присущими тем объектам, которые для каждого из нас являются одинаковыми. Или для каждого эти характеристики будут различными, принадлежащими только их собственному миру?

Чтобы его обсудить этот вопрос, нужно вернуться немножечко назад. Вернемся мы к проблеме, связанной с Землей и Солнцем, и обратимся к одному из текстов Галилея, написанному в 1630-м году еще. Книга называлась «Диалоги о двух главнейших системах мира». Вот что писал Галилей:

«Все утверждают, что решающим доводом в пользу неподвижности Земли является факт свободного падения тяжелых тел вниз по перпендикуляру к поверхности Земли. Говорят, что в противном случае за тот срок, который нужен камню для падения с башни, вращение Земли отнесло бы этот камень к востоку  на много саженей. И именно на таком расстоянии от башни камень достиг бы почвы. Этот довод они подкрепляют еще и таким мысленным опытом. Уроните свинцовое ядро с корзины на мачте корабля, стоящего на якоре. Если же такое ядро упадет с мачты корабля, находящегося в плавании, то ядро будет отнесено от места своего прежнего падения ровно на столько, на сколько ушел корабль вперед за время, требующееся ядру, чтобы упасть. Они добавляют к этому еще третий, кажущийся очевидным опыт. А именно, что при выстреле из пушки в горизонтальном направлении на восток и при таком же выстреле с горизонтальным направлением на запад дальность полета снаряда в сторону запада в случае вращения Земли должна быть намного больше, чем в сторону запада. Однако, - продолжает Галилей, - заметьте, какой бы из этих опытов вы не произвели, все получится в точности наоборот, чем они утверждают. Так камень на корабле всегда будет падать в одном и том же месте, стоит ли корабль или идет с какой-то скоростью. Значит одно и то же будет верно и на суше, и на корабле. Так что из факта перпендикулярного падения камня на почву у основания башни невозможно вообще ничего заключить относительно движения или неподвижности Земли».

К этому мы можем добавить следующее. Подумаем о нашем движении с Землей вокруг Солнца. При этом за 365 дней мы проходим расстояние в 939 млн. км., пролетая, следовательно, почти 2,6 млн. км. в день, по 108 тыс. км. в час или по 30 км в секунду. Мы движемся со скоростью 30 км/сек по орбите. Но ведь как раз этого движения вокруг Солнца мы совершенно не замечаем (Шварц).

И это, конечно, удивительная вещь - противоречие со здравым смыслом. Еще сравнительно легко представить себе, что Земля круглая, что мы не падаем в Космос, потому что нас держит притяжение. Но очень трудно представить себе, что Земля движется вокруг своей оси, и, кроме того, пролетает по своей орбите со скоростью 30 км в секунду, а мы этого совершенно не замечаем… В это поверить очень трудно.

И, конечно, в доказательстве этого состояла огромная заслуга Галилея, хотя его даже заставили отречься от своих убеждений. Престарелого Галилея под угрозой пыток инквизиция заставила отречься от своих убеждений по поводу вращения Земли.

В то время люди уже дошли до того, что представления об антиподах не казались уже безумными. Верили, что Земля неподвижна, пусть она и шар, но притяжение на другой стороне делает так, что эти самые антиподы не отваливаются. То есть понятия «верх-низ» является относительным, относится к группе относительных понятий, но представление о движении Земли казалось еще непонятным.

Вот поэтому я хочу сказать, что то, что кажется Виктору Сокирко противоречащим здравому смыслу, то есть «сумасшедшим», чему очень трудно оказать доверие – оно уже БЫЛО в эпоху Возрождения.

И в свое время людям было очень трудно оказать доверие концепции Галилея о вращении Земли. Между тем именно сейчас в этом практически никто не сомневается. И поэтому попытка рассмотрения и таких понятий и концепций, которые кажутся противоречащими здравому смыслу, в начале ХХ века имела право на существование. Конечно, и до сих пор эти рассмотрения могут показаться нам не имеющими под собой никакого основания. Но, тем не менее, они являются непосредственным продолжением работы Галилея.

 

4. Главная заслуга Галилея.

 

И вот, собственно говоря, какой принцип сформулировал Галилей, принцип, который действует неукоснительно. Это принцип относительности Галилея. Он звучит следующим образом.

Представим себе, говорил Галилей, корабль, который плывет вдали от берега, плывет равномерно и прямолинейно, трение о воду незначительно… (Мы можем себе представить космический корабль, чтобы уже полностью избавиться от трения). И внутри этого корабля производятся разные эксперименты. И устанавливаются законы природы. И вот эти законы природы на движущемся равномерно и прямолинейно корабле – точно такие же, как и на берегу. И таким образом, если люди на корабле находятся в замкнутых лабораториях, которые не имеют возможности посмотреть на звезды, они не смогут определить, движется их лаборатория или покоится. Это принцип относительности Галилея. Он означает, что понятие «движение» или «покой» ОТНОСИТЕЛЬНО. Галилей перевел эти понятия в группу относительных.

Этот принцип при эксплицитном (развернутом) формулировании включает такие понятие как «инерционная система», «законы природы» и т.д. Достаточно логических проблем связано с этими вещами, но основные идеи Галилея достаточно ясны.

Конечно, и на берегу, и в море лаборатория на Земле не будет обладать полной инерционностью, поскольку Земля вращается вокруг своей оси и вокруг Солнца, а вращение – это не совсем прямолинейное движение, очевидно. Но с определенной большой степенью точности траектория нашего движения является прямолинейной, т.к., маленькие кусочки окружности с очень большой точностью являются прямолинейными. И даже если эти системы (Земли и Солнца) будут двигаться одна по отношению к другой с большой скоростью, практически никто ничего не заметят. С точки зрения Галилея, и замечать будет нечего. Заслуга Галилея состояла не в том, что он доказал, что Земля движется вокруг Солнца. Он объяснил, ПОЧЕМУ МЫ ЭТОГО НЕ ЗАМЕЧАЕМ.  

Главное достижение Галилея состояло не в доказательстве, что Земля крутится вокруг своей оси и Солнца, а именно в формулировке общего принципа относительности, который действовал в большом диапазоне скоростей. И существенно, что именно сформулировав этот принцип, Галилей показал, что относительными являются понятия «движение» и «скорость». «Скорость» также является понятием относительным, а не абсолютным. Эти понятия были взяты из первой графы и переведены во вторую.

Я не могу определить, движусь ли я или покоюсь, если я ОДИН. Я должен иметь некую другую систему отсчета, относительно которой я буду двигаться и покоиться. Не существует абсолютного покоя. Понятие «покой» также является относительным. И среди инерционных систем, которые находятся относительно друг друга в состоянии равномерного и прямолинейного движения ни одна не может претендовать на звание абсолютно покоящейся системы. Именно ЭТО является наиболее фундаментальным достижением Галилея. И это-то и было наиболее антитеологическим, опасным с точки зрения теологов того времени, той эпохи, положением. Потому что именно Бог представлялся как некая Абсолютная Неподвижность. А теперь, после Галилея, любая неподвижность оказалась понятием субъективным, относительным, понятием первой группы. И сформулировалось такое понимание Мира после Галилея, когда эти вот инерционные системы воспринимались уже теперь как СИММЕТРИЧНЫЕ, равноправные системы. Вот в чем было истинное достижение Галилея.

Ну вот. Но мы будем воспринимать принцип Галилея как эмпирически установленный закон природы. И действительно, Галилей опирался на массу опытов. После Кеплера, который установил более точную форму планетных орбит, Солнечная система оказалась «вычислимой по Галилею» (гораздо более компактно и точно, чем по Птолемею). Были еще исследования по поведению маятника (Фуко). Маятник должен качаться в одной плоскости, и вращение Земли приводит к тому, что маятник смещается относительно Земли. Следовательно, Земля вращается.

Вообще-то существовали и даже сравнительно недавно люди, например, Флоренский, которые придерживались птолемеевского взгляда (а, м.б. существуют и теперь). Они каким-то образом объясняли вращение маятника какими-то воздействиями на него со стороны земной гравитации; не знаю, возможно, ли это по-настоящему объяснить, но такие попытки делались. Это означало бы, что эксперимент Майкельсона-Морли, выполненный на Луне, например, дал бы совсем другой результат.

Но когда постепенно выяснилась проблема размеров космических тел, то установили, что Солнце – это не маленький шарик, летящий с востока на запад, а это огромное тело, гораздо большее, чем Земля, огромная звезда, и тогда проблема симметрии приобрела особый смысл: Теперь кажется немыслимым, чтобы Земля была чем-то иным, каким-то выделенным «центром» в огромной Вселенной. Выяснились чудовищные размеры самой Вселенной, постепенно эта симметрия Вселенной стала более очевидной. И в результате «неоптолемеевские» концепции, я уверен, останутся на периферии прогресса.

 

5. А как быть с временными и пространственными интервалами?

 

И теперь я хотел еще вот что заметить.

Давайте теперь представим, что время изменило ход. Это значило бы, что все часы стали бы стучать либо быстрее, либо медленнее. Если говорить о прямом измерении, то было бы совершенно невозможно обнаружить произошедшее, потому что пришлось бы ориентироваться на какие-то часы. Но если все часы идут быстрее, то мы просто не заметим, что с нами произошло. Дальше представим, что пространство уменьшилось, сжалось, то есть все линейки стали маленькими. Но это означает, что все предметы стали маленькими и все линейки стали маленькими, и мы снова никогда не заметим этого.

Но тут может быть такое рассуждение. Могут сказать, мы это смогли бы установить по ряду косвенных признаков. Например, изменилось бы расстояние между предметами и изменилось бы тяготение между ними. Например, если расстояние уменьшилось, то и предметы, если они сохранили свою массу, должны притягиваться сильнее. Но на это можно сказать: мы могли изменить массы предметов параллельно тому, как мы уменьшили размеры. Мы можем представить себе, что мы играем и размерами и массой, так что все остается по-прежнему.

Причем в 17 веке, во времена Ньютона были известны не многие законы физики – реально это был только закон Всемирного тяготения Ньютона. Все остальные законы еще только открывались, поэтому говорить, что мы их тоже рассматриваем, было не обязательно на первых порах.

Так вот представим себе два космических корабля, летящих навстречу друг другу в Космосе равномерно и прямолинейно, которые представляют собой инерционные системы, потому совершенно безразлично, как говорить: приближается ли корабль. А к кораблю Б или, наоборот, корабль Б к кораблю А. Но предположим, что мы находимся на корабле А, и тогда корабль Б приближается к нам. И при этом мы считаем корабль А неподвижным.

(Когда в физике говорят: примем ту или иную систему отсчета, то это и значит, что мы предполагаем, что она покоится. Это имеется в виду, когда говорят условную фразу «с точки зрения системы А» На самом деле это не правильно: я могу смотреть на мир из окна движущегося поезда, я могу быть на поезде, а мне говорят, что я рассматриваю все с точки зрения Земли, так как покоящейся я считаю Землю).

Мы можем сделать следующее предположение: на корабле Б все предметы, предположим, растягиваются в направлении движения или на корабле Б все предметы сжимаются. Или на корабле Б все процессы убыстряются или замедляются. или масса любого предмета увеличивается или уменьшается с коэффициентом К. И если подставить новые значения в законы, то после сокращения этого коэффициента К должны (согласно принципу Галилея) получиться старые законы, то есть законы должны остаться прежние после этой замены.

Я хочу все это описать как некую коммуникационную ситуацию (антиномию), как некий коммуникационный парадокс.

Предположим, идут навстречу друг другу два человека с линейками в руках.  И пусть они идут по отношению друг к другу с большой скоростью. Один говорит другому: твоя линейка длины L1. Нет, говорит ему второй, моя линейка длины L, причем L1<L. Наоборот, отвечает тот, это моя линейка длины L, а твоя – L1<L. То есть в процессе приближения друг к другу они обнаружили, что их миры и их представления о мире различны. Но в то же время – симметричны.

И, кроме того, первый говорит второму: «Твои часы отстают». Второй говорит первому: «Нет, это твои часы отстают, мои идут правильно». Между ними возникает конфликт. С обыденной точки зрения кто-то из них должен быть прав, а кто-то не прав.

Но они встречаются. И они могут эти вещи, казалось бы, просто проверить. Казалось бы, они могут уточнить, что происходит с часами. Невозможно ведь представить себе, чтобы часы А обгоняли часы Б, а часы Б обгоняли часы А. Им нужно было бы «всего лишь» сравнить показания часов в течение некоторого времени, чтобы убедиться в том, кто из них прав, а кто ошибается.

С другой стороны, то же самое – по поводу линеек. Им достаточно приложить линейки друг к другу. Ведь невозможно, казалось бы, чтобы линейка А была длиннее линейки Б, а линейка Б была длиннее линейки А одновременно. И, казалось бы, когда они встретятся, они могут приложить линейки друг к другу, и убедиться в том, какая из них больше.

Но в том-то все и дело, что они этого сделать не могут. Не могут вот почему. Потому что они быстро двигаются. И поэтому они не успевают ничего этого сделать. С часами – потому что на какое-то время их нужно зафиксировать вместе. И в этом случае часы будут идти одинаково. Но они не могут часы остановить: часы пролетают друг относительно друга, и сравнить их ход они просто не успевают. Поскольку эти два человека очень быстро бегут.

И то же самое с линейками. Чтобы приложить линейки друг к другу, нужно одновременно зафиксировать края линеек. При этом они должны присутствовать (оба) при фиксации совпадения и одного края линеек, и другого. Для этого требуется какое-то время, чтобы посмотреть сначала один край, потом другой. Но этого временен у них нет. Они быстро бегут. Измерить линейки окажется невозможно иначе, как остановиться на какое-то время и приложить линейки друг к другу. Но для этого надо остановиться, и линейки, словно по волшебству, становятся равными, что не решает проблему измерения линеек в движении.

Я хочу сказать, что между двумя этими людьми возникает коммуникационная проблема. Проблема невозможности договориться, какова длина линеек (а значит и всех длин) и как быстро идут часы (а значит – любые временные процессы). Время – топос – и пространство – хронос – это фундаментальные вещи. Если мы не умеем договариваться в этих простейших вопросах, как договоримся в других, более сложных?

Это проблема коммуникационная, они не могут договориться. Возникает мысль, что, строго говоря, если истину считать объективной в том смысле, что она должна быть общезначимой, то есть два человека могут встретиться и проверить, что произошло, то в этом случае проверка невозможна. Поэтому можно предположить, что часы могут на самом деле одновременно отставать друг от друга и линейки могут быть одновременно короче одна другой. Оба персонажа могут ошибаться, но в принципе можно предположить, что если они не ошибаются в своих утверждениях, если механизмы часов действуют безукоризненно, если чемоданы стандартные, одновременно произошло сжатие и замедление времени у двух симметричных персонажей. У А все это оказалось меньше Б, а у Б – меньше А. Явное нарушение аристотелевского закона противоречия (если предположить, что понятие величины временного и пространственного интервала абсолютны).

Действия обоих этих людей можно объяснить только тем, что понятия длины и длительности, их числовые значения, носят субъективный, относительный характер. То есть эти понятия не являются инвариантными и относятся к группе относительных понятий вроде «лево-право» и « верх-низ».

Эйнштейн не придумал ничего «непонятного»: он просто продолжил тот ряд неочевидных размышлений, который начал Галилей. Ясно, что НАЧАТЬ этот ряд было делом гораздо более неочевидным, чм продолжить, хотя при этом Эйнштейну потребовалась математика для старших слассов школы (линейные уравнения и извлечение корня).

 

6. Идем дальше.

 

Сейчас родственная проблема возникает при работе со сложным объектом. Ты пытаешься что-то измерить, и это измерение трансформирует объект. Примерно та же проблема – в квантовой механике. Родственность проблем в квантовой механике и в теории относительности прослеживается здесь очень ярко.

Постепенно, начиная с Галилея, в область относительного переносят все более широкие области, все большее число понятий, которые мы относили первоначально к внешнему миру. Первоначально у нас были понятия абсолютного покоя и движения. Оба понятия стали относительны. Теперь оказалось, что такие понятия как размер и длительность во времени, а также понятие одновременности становятся относительными понятиями. Понятиями, по которым два наблюдателя не могут в принципе договориться, потому что каждый из них прав в своей системе отсчета.

И возникает проблема: не может ли быть так, что другие понятия внутри человеческого мира обладают такого же рода свойствами? В связи с этим случайно ли замечание Эйнштейна, что Достоевский дал ему больше многих физиков. Потому что именно Достоевский – это полифоническое, многосубъектное восприятие мира, когда многие люди по-своему правы.

Тут возникает своего рода предположение о возможности теории относительности внутри человеческих отношений, человеческой этики. Возникает вопрос:  в принципе возможно ли установить окончательно ту или иную истину, которая была бы для всех однозначной, общезначимой? Существует ли такая одна истина для всех? И возникает удивительная перспектива в отошении к людям – неклассичная этика, отношение к людям как к субъектам, которые мыслят по-другому, и, тем не менее, правы.

И не является ли такой подход к миру – диалектикой, поскольку получаются взаимно-противоречивые утверждения, хотя каждое из них является справедливым? И не дает ли это основания для отношения к другим людям более терпимого, с пониманием, не осуждая? Не является ли такого рода мировосприятие толкающим нас к сдержанности в суждениях и к пониманию того, что противоположные нам мировоззрения могут оказаться вовсе не такими уж ложными? Не дает ли это нам основания для снятия  конфликтных ситуаций, не есть ли это шаг к своеобразной конфликтологии, когда другая точка зрения понимается как тоже имеющая право на существование? Вполне возможно, что именно это подразумевается по-настоящему под тезисом о плюрализме, о плюралистичности мышления.

Еще много лет назад, в середине 70-х. где я писал, что так называемым основным вопросом философии (гносеологии) на самом деле является вовсе не вопрос о соотношении сознания и материи. Это не основной вопрос философии – куда более фундаментальная двойственность - в следующем, более глубоком противостоянии: плюразизма и монизма. Это противопоставление фундаментально. И мы видим как постепенно, медленно плюрализм в современном мышлении и в поведении людей растет. Во всяком случае, по отношению к мышлению 19 века (и материалистическому и идеалистическому) современное мышление все более и более плюралистично.

В формулировке Ленина, что материя есть объективная реальность, данная нам в ощущениях, есть вот это словечко «нам». Если его понимать как данное «мне» в ощущении – то это одно, если разным людям, то это некое иное понимание. Современная физика приближает нас к той точке зрения, что надо в этом случае говорить: «Дана мне». Потому что другому она уже дана иначе, это ДРУГАЯ материя, и, в общем-то проблематично, какой процент объективности содержится в том, что дано мне (или другому наблюдателю). И если два наблюдателя идентичны, симметричны, то нельзя говорить, что мнение одного из них более совершенно (более «объективно»), чем мнение другого.

И это означает, что постепенно мы приходим к такому положению, что в мире не существует иерархий, не происходит прогресса, что это категории носят относительный характер. Что камень не менее совершенен, чем так называемая вершина эволюции – человек. И речь должна идти не о совершенствовании и не о совершенстве (которые становятся относительными). А о приспособлении и выживании. На это толкает человека научное миропонимание.

Такая картина мира исключает любую иерархию и совершенно атеистична. Поэтому даже самые первые шаги по этому пути были встречены религией в штыки. А люди, которые делали их, подвергались невиданным гонениям. Я вспоминаю того же Галилея, стоящего на коленях и произносящего формулу отречения…

И все это, конечно, требует определенного продумывания и понимания, потому что по-настоящему принять плюралистическое мировоззрение – означает отказаться от познания чего-то очень важного, одушевляющего мир…

 

7. Относительность Добра и Зла.

 

Это очень сложный момент. И эта противоположность плюрализма и монизма (децентризма и центризма), мне кажется, наиболее важная и в плане понимания человеком окружающего мира и возможно даже – в отношениях между людьми.

У нас гуманитарные науки всегда стремились строиться по принципу естественных наук: вспомним, например, спинозовскую этику, которую он строил по принципу евклидовской геометрии. И вот поэтому есть основания думать, что эти поиски имеют еще и гуманитарное значение, так как это ориентирует нас исследовать, являются ли относительными такие понятия как Добро и Зло – фундаментальные понятия этики. Для многих такой вопрос смотрится как что-то ужасное, страшное, и, тем не менее,  этот вопрос необходимо задать. Это дало бы какие-то пути к той самой неоднозначной истине, которая дала бы возможность людям понять настоящие мотивы их поступков.                                      

 

19 апреля 2004 г.